Девочка в меру несчастная

Фото: Яша Печенин

Академические поэты называют ее Димой Биланом от литературы. Она бросила журфак МГУ, зато собирает залы вдумчивых поклонников в московских клубах и снимается в клипах группы "Уматурман". Ее блог читают 10 тысяч человек, две ее книги отлично продаются, она получила литературную премию "Неформат" и играет в спектакле "Общество анонимных художников" на сцене Театра.doc. Она - поэт Вера Полозкова. Она пишет потрясающе зрелые стихи. Ей всего 23 года. То ли еще будет! Анна Гилёва поговорила с поэтом Полозковой о том, как ей живется и какую цену она платит за свою насыщенную жизнь.

- Только, пожалуйста, не спрашивайте меня: "Почему Вы такая молодая и веселая, а стихи у Вас такие мрачные?"!

- Я бы спросила, почему они такие взрослые? У Вас есть герои, которым много лет, гораздо больше, чем сейчас Вам - и 42, и 48, и 60. Как Вы понимаете, что они чувствуют? Мне кажется, что есть вещи, которые не универсальны и понятны, только когда ты находишься в определенном возрасте.

- Мне кажется, что человек не сильно меняется с лет двенадцати-пятнадцати. У меня есть друг Миша Козырев, который в 41 год классический представитель поколения 17-летних. Он любит рок до сих пор как единственную свою религию, устраивает радостные глупости по отношению к женщинам, в которых влюблен, и не взрослеет категорически. У меня есть друг Вова Кристовский, который в качестве татуировок на левом плече - как большой парень в роке - перевел все детские рисунки своих четырех дочерей. Там какие-то зеленые слоны, жирафы. Ощущение, что дети поймали отца пьяного и наколочной машинкой все ему изрисовали. И с другой стороны, у меня случались времена вполне старческой беспомощности. У меня матери 62 года, я хорошо себе представляю, что это такое, и страшнее всего в этом именно беспомощность, то есть невозможность что-то изменить, когда хочется изменить. Все остальное, мне не кажется, чтобы очень сильно меняло людей. Мне случалось терять, мне случалось болеть, мне случалось подыхать от невзаимности. Не знаю, почему это не универсальный опыт.

- То есть это одинаково и в 20, и 30, и в 50?

- Да, это одинаково ужасно и больно в 30 и в 50. И одинаково счастливо, когда кто-то понял и позаботился без просьбы, когда тот, в кого ты верил, вдруг взял и всего добился. Это одно и то же удовольствие во все времена. Единственное, что меняется - возможностей удивительного становится меньше, надо что-то уж совсем из ряда вон выходящее делать или видеть, чтобы удивляться.

- А в чем тогда возраст?

- Возраст в том, чтобы держать удар, держать лицо, чтобы, когда тебе хамят, найти максимально холодную интонацию для ответа, а не разрыдаться и убежать. И только по этим признакам можно понять, сколько нам лет. Возраст в том, чтобы переносить боль и не жаловаться, потому что дети не могут страдать, не привлекая всеобщего внимания, если только это не до времени повзрослевшие дети. Когда не на кого надеяться, кроме себя самого - вот это возраст.

- Вы счастливы в свои 23?

- По сравнению с моими пятнадцатью или шестнадцатью, я живу какую-то абсолютно мифическую жизнь. Я бы не поверила, что Володя Кристовский прогонит со сцены музыкантов, выйдет к микрофону и на пятилетии группы скажет клубу "Б1": "Дорогие друзья, мне бы хотелось представить вам свою близкую подругу…" (Мне захотелось отмотать, чтобы я была 19-летняя: "Свою близкую подругу?! Чего? Я его подруга?!) "…поэтессу Веру Полозкову, чтобы она прочитала вам несколько стихотворений". Я выхожу, там ревет две тысячи людей… Это было ровно вчера. И мне захотелось что-то очень сильное почувствовать на этот счет. Мои книги продаются в магазинах "Москва" и "Республика", журнал "Афиша" выходит с моим портретом на целую полосу, люди приходят послушать, как я читаю, я играю в театре, а меня с 13 лет не устраивало, как я выгляжу - все получилось. И все действительно хорошо и не на что жаловаться, но, как правило, чтобы человек оставался живым, всегда остается какая-то одна нереализованная мечта. И я все пытаюсь смириться с этим. Очень круто, что остается то, чего ты не достигнешь, но мне не нравится, что это отъедает у тебя очень много радости по поводу сбывшегося и так обесценивает все, что ты уже сделал.

Фото: Яша Печенин

- Но Вы заказывали то, что получили?

- Да, я этого очень-очень хотела. Мне даже казалось, что это важнее любви. Потому что на любовь нельзя ставить, это иррациональная категория, которую не выслужишь, не добьешься, не выторгуешь. А имя твое, и книжки твои, и друзей твоих у тебя никто не отберет. Просто раньше было детское ликование от любой подаренной фиготы, которая крутится и поет. А сейчас ликования нет ни от чего. Может, это период такой, что мне отбили возможность радоваться.

- А как Вы воспринимаете Ваш успех - как должное?

- Воспринимаю с рефлекторным прижиманием головы, потому что знаю, что после каждой премии начнется вал такого говна в мою сторону. Это как есть и ежесекундно думать, какой чек тебе принесут. В детстве не думал про расплату совершенно, и счастье ничего не стоило. А расплата реально существует. Допустим, какое-то издание нарекло тебя надеждой современной русской литературы. В 17 лет это заставило бы тебя прыгать и тыкать носом в этот журнал всех своих друзей. Сейчас ты понимаешь, что если через год ты не сделаешь что-то такое, что убедит критика в этом мнении… Люди очень не любят разочаровываться в том, во что они однажды поверили. Тебя накажут очень сильно, если ты вдруг напишешь то, что не совпадает с их мнением о том, что ты должна написать. Потому что они все уже за тебя решили. Если ты не пойдешь по пути, который они для тебя придумали, то ты их предала лично. Я, например, абсолютно чужой среди своих, потому что поэтический цех в большей массе меня просто ненавидит. И я понимаю, за что. И я их оправдываю целиком.

- За успешность?

- Люди бухали сорок лет, выглядят плохо, убили всю молодость на современную русскую литературу, их читает четыре с половиной критика. И вдруг какая-то 23-летняя тля с сытым мерзким лицом, недоучка, собирает залы, которые им и не снились. Есть люди, которых залы никогда не интересовали, которым было важно стихи писать и в этом расти - с ними мы друзья. А есть все остальные, готовые меня распять за то, что это у меня получилось. Всему поэтическому миру внушили, что я продюсерский проект. Но если на секунду допустить, что я действительно талантливый человек, а не Дима Билан от литературы, как они говорят, что в меня не вкладываются бюджеты, если допустить, что люди меня сами нашли, сами полюбили и сами теперь ходят, то это значит, что их жизнь-то зря прошла. После этого можно просто пойти и повеситься. Я их понимаю, им надо жить дальше.

- А почему получилось у Вас?

- Я не знаю. У меня нет этому ни одного рационального объяснения. Самое смешное, что это вовсе не такое благословение, как они думают. Если бы они меня выслушали, я бы им рассказала, что это дичайшая ответственность теперь. Потому что у меня нет права ни на единую слабость, я не знаю, о чем теперь писать в свой ЖЖ: хвалиться победами скучно, рассказывать о слабостях опасно, потому что их будут смаковать на каждом углу. Я могу играть в состоявшуюся злую стерву, но мне это ни разу не интересно. Я - несостоявшаяся злая стерва, я как была девочка в меру несчастная, так и осталась. Просто теперь об этом нельзя говорить, потому что врагов у тебя в десять раз больше, чем было, по неизвестной тебе причине.

- Но Вы наверняка думали о том, почему у одних людей получается, а у других нет?

- Я думаю, что на самом деле человек продает не тексты, и не песни, и не картины, человек продает энергетику. Вот моя мама говорит, что в песне "Проститься" есть стилистические ошибки и музыка простая-простая, "но он так ее поет, что я всегда плачу". И это не про песню история, это про Володю история. Он работает носителем вот этой энергетической волны. Почему Земфира, когда столько девочек с гитарами? Все пытаются с ключиками подойти к этому замку, а дверь-то открыта. Когда я выхожу на сцену, они видят не меня отдельно, не мои тексты отдельно, не мой голос отдельно, не женщину, которая пытается прочитать свои стихи так, как будто они не ей написаны, или наоборот так ей написаны, в таком исступлении, что просто невозможно. Но, видимо, совсем работает история не про тексты, не про голос, а про некоторую энергетику, которая нужна людям. Почему Сан и Сережа Бабкин? Почему "Бумбокс"? Почему Майкл Джексон? Почему Курт Кобейн? Дело не в том, что кто-то пишет лучшие, а кто-то худшие тексты. Просто на ком-то сошелся клином белый свет, а кого-то обошел. И это такая же необъяснимая история, как про любовь.

Фото: Яша Печенин

- Тогда получается, что от тебя ничего не зависит?

- Нет-нет, зависит! Даже если на тебе это сошлось клином, ты легко это можешь сколоть, скурить, не поверить в это.

- А если не сошлось?

- Если не сошлось, то прости. Если тебе это доставляет удовольствие, занимайся этим, но не завидуй никогда никому.

- А можно хоть какой-то закон из этого вывести?

- Мне самой противно от того, как я банально звучу, но надо делать то, что доставляет удовольствие. А если такого нет, то найди такое. Не может быть, чтобы не было. В чем-то ты обязательно хорош, правилен, избран и поцелован Богом. Найди, в чем. Это не про деньги история. Мне нравится, что в кризис люди стали задумываться: если мы не можем верить в деньги, если то, что мы значим, не выражается в деньгах, то в чем? Путь к успеху лежит не обязательно там, где стрелочка стоит и на ней написано "Путь к успеху. 0,2 км". Возможно, твой успех будет в другом месте и в том, что ты и не ожидал, что это успех. Ты и думать не мог, что можно уехать и медитировать на восход солнца и на закат. Так же только торчки и неудачники делают. Нет, можно быть счастливым и в таком состоянии. Просто мне хотелось бы что-то сделать перед этим. Иначе я просто их там всех посажу на пляже и буду им читать. Я знаю себя. Я задумана так, под это заточена, хотя тоже не сразу это было понятно. Мне правда нравится, что все стали искать новые тропы. Журналист Михаил Калужский стал играть со мной в спектакле, потому что стал понимать, что не журналистика или издательское дело приоритет. А приоритет - то странное дикое счастье, когда ты выходишь вручать "Оскар" за роль второго плана девушке из первого ряда. А она выходит благодарить компанию "Мирамакс" - в Театре.doc. Или ты сам выходишь получать приз за героический трехдневный переход Онежского озера в фигурных коньках туда и обратно. А вручают тебе, например, золотой кусок льда из этого озера в золотой оправе. А мне дарили прекрасный шлем социопата. В конце спектакля есть кусок, когда всем вручаются награды, потому что "Общество анонимных художников", все непризнанные, все нуждаются в наградах. Награды любые: от Шнобелевской премии до роли в фильме "Титаник", что угодно, что хотели люди всегда получить. А я уже устала придумывать, что я хочу. Я уже и "Грэмми" получала, и "Оскара", и все на свете. Я говорю Калужскому: "Я хочу такое место, где никто не может тебе позвонить, никто не может тебя найти и сказать гадость, никто не может тебя никуда позвать, чтобы тебе было потом неловко отказываться - вот такое место". Он говорит: "О, тебе нужен шлем социопата". Достает его из воздуха: "Смотри, он цельнометаллический, туда не проникает ни один сигнал, ни эфирное телевидение, ни кабельное там нет ни интернета, ни мобильной связи, ничего". И надевает на меня. Я так стою - это было в Петрозаводске: "Калужский, как же тут хорошо!". И кто-то из первого ряда говорит: "Шлем снимите, вас не слышно!". Вот это круто, я считаю.

Анна Гилёва